Книга И. Са - Страница 46

• Предыдущая
• 46 / 50
• Следующая

46

— Просто смоем в унитаз все станки нахер!

— Заманчиво, Андрюха, но это не то что я хочу. Надо заставить свиней повторить шмон. Пусть ищут свою трюфели. А солнце уже село, на баскете прохладно — подышим перед сном.

— Пусть рылом землю роют.

— Я сброшу свой станок — включился Че Гевара с Аравийского полуострова.

— В аккурате, чтобы с камер не проследили — оторви режущую часть, а ментам сдай одну ручку.

— Ну, вздрогнули, компаньеррос — мы допили остатки хуча.

Вздрогнули не мы, а менты. Станки и ложки после употребления всегда сдают под счет. Иначе менты начинают лютовать — устраивают показательно-карательный шмон и отметают что не попадя — больше переворачивают вверх дном, чем ищут. Сегодня они в проигрыше — нам уже нечего терять на шмоне. Поэтому и трясли недолго — минут пятнадцать от силы. Просто побросали все на пол и вернули разгоряченный неожиданной прогулкой барак на места, пригрозив проанализировать видео и «преступник получит пожизненный карцер».

Революционная ситуация на мой неопытный взгляд вполне созрела. Пришло время спича — я вскарабкался на разделительный заборчик между кроватями и столовой.

— Фак пилигримз — начал я — Фак конститушн, фак демокраси, фак элекшн, фак грин кардз, фак айс, ФАК ТРАМП! — последние слова были кодовые, толпа выдохнула в ответ: «ФААК ТРАМП».

Мне оставалось только скандировать эту речевку снова и снова. В толпе мне четко вторили подпольщики — не давая сигналу ослабнуть.

По громкоговорящей сержант Бэтчелор призвала к порядку:

— Немедленно прекратить! Всем спать! Слазь с забора — гвологовоало — она попыталась произнести мою фамилию, но плюнула. Я продолжал скандировать мантру, хотя с забора на всякий случай спрыгнул.

Менты врубили в бараке полное освещение — хотя дело было после отбоя. Бэтчелор продолжала вещать:

— Все кто немедленно не вернуться на свою шконку…

— Будут расстреляны — перебил ее я к всеобщему гоготу. Я знал что она меня слышит и, возможно, тоже оценит юмор.

Я вернулся на шконарь и продолжал митинг оттуда:

— Друзья мои! Объявляю следующие сутки днем свободы и независимости. Следующие 24 часы все говорят только на родных языках. Какого хера ломать язык, если нас все равно всех выпрут? Пусть переводчиков нанимают, пидоры.

«Фак инглиш! Фак инглиш! Ффак Америка» — радостно подхватила толпа. Бернард выбился из сценария:

— Постой, постой — а как если инглиш и есть мой родной язык?

— Тогда — ответил я ко всеобщей радости — Фак ю, ту!

«Немедленно ляжь на кровать и заткнись» — шипела с потолка сержант Бэтчелор. Общение через интерком навевало ощущение, что мы говорим с инопланетянами — обращаясь к небесам. Я глянул в потолок и громко сказал по-русски, чтобы не нарушать собственные правила:

— Завали-ка грёбало, тупая звизда! Не понимаю больше по-марсиански.

Бэтчелор будто только этого и ждала:

— Пэк ё щщщит! — со зловещей радостью, как контрольный выстрел.

Начал собирать свое барахло — книг не было, одежды — комплект, матрас, одеяло и рукопись.

— Анмарка, братишка, давай-ка сбацай мне на посошек Азан на арабском — же земляк пророка, как никак!

— Алах-акбар — Аллаааху — акбар! — красиво запел Кумосани.

— Ю! Ю ту! Шат ап эн пэк ё щит!

Анмар запел еще громче. В дверях появились менты. Они ласково манили нас пальцами. Я пошел к дверям с матрасом под мышкой. У выхода бросил всё барахло на пол и поклонился Мейфлауэру в пояс. И вдруг понял, что это вовсе уже не Мэйфлауэр. Блядь и пилигримов и статую свободы. Это же моё Гуляй-поле, а я — Нестор Махно!

Только когда плывешь против течения,
понимаешь чего стоит свободное мнение.

Барак удивленно на меня глянул, замер и уловив поэзию одобрительно затих

Быть другим это значит быть всегда одному.
Выбирай, что тебе: суму или тюрьму?
Никому просто так не дается свобода,
Из неё нет выхода и в неё нет входа.
Чай, папиросы, ответы на вопросы,
Допросы, опять допросы,
Мой приемник — односторонняя связь,
Тире и точки — арабская вязь.
Я не могу сказать, но я слышу.
Я видел как крыса становится мышью.
Это то что не стереть как сильно не три,
Свобода — это то что у меня внутри.

Последние строчки мы с хохлом Андрюхой — который под занавес вдруг решил-таки заговорить по-русски — последние строчки мы просто проорали в потолок. Сатрапы ринулись вовнутрь Гуляй-поля и вытолкнули меня с Анмаром в коридор.

Я был рад, что на кичу мы попадем вместе. Но сучка Бэтчелор распорядилась иначе — нас просто раскидали по разным отсекам — к уголовным. Меня в отсек А, а Кумосани в соседний Бэ. Только тут выяснилось, что самое переполненное место в тюрьме — эмигрантский барак. Тюрьма летом стояла полупустая будто бандиты разъехались по отпускам и гастролям. Я получил в распоряжение целую камеру.

Шагнул в новое индивидуальное узилище, а дверь автоматически закрылась следом за мной — как в ташкентском метро. Вместо наказания я получил то, о чем только мог мечтать — одиночество и стол с лампой — разгрести свои каракули.

Радость о реинкарнации в батьку Махно немного портила мыслишка: «А стал бы ты так себя вести, если бы не был уверен, что тебя может скоро выкупят? Ведь это не Махно, а гапон какой-то получается?»

История моей жизни — вечный внутренний джихад между Гапоном и батькой Махно.

Я оглядел исписанную изнутри автодверь камеры.

...

Real eyes.

Realize.